Святой воин - Страница 92

Затем я долго тру веревку, стянувшую запястья, об острый край камня, наконец она сдается. Заведя руку за спину, я нащупываю там короткий прут без оперения, арбалетный болт. Вот она, насмешка судьбы. Уйму нехороших людей я отправил в ад с помощью арбалета, а теперь и сам могу присоединиться к ним тем же способом. Держу пари, мое появление вызовет у чертей дружный хохот и целое море шуток.

Я осторожно дергаю болт и от нахлынувшей боли на минуту теряю сознание, потом очнувшись, приказываю себе встать. Нельзя, чтобы болт оставался внутри, это верная смерть. Но я уже не боюсь умереть, не боюсь ничего. Я – расходный материал политиков, как тысячи людей до меня и сотни тысяч после. Я не властен над собственной жизнью, но вправе выбрать способ умереть. В душе медленно разгорается пламя, оно заглушает боль от раны. Я рычу, ощутив, как тупое безразличие сменяется жаждой боя. Сейчас я, не раздумывая, готов бросить вызов целой армии. Я могу убивать с утра до вечера и с вечера до утра! Я волк, а не человек, я бросаю вызов смерти! С последним выкриком я рву из спины арбалетный болт и какое-то мгновение гляжу на окровавленное лезвие, в ярости оскалив зубы. Да, французы – это вам не британцы, наконечники к стрелам у нас ладят прочно...

В себя я прихожу уже под утро. Восток только-только начинает светлеть, вокруг утренний туман и та особая тишина, что бывает лишь в местах, где нет ни одного человека. Я слабо откашливаюсь. Не надо подносить пальцы ко рту, чтобы понять, что там кровь. Умереть на кладбище – это даже элегантно, стильно, свежо. Но перед смертью я должен сделать кое-что еще. Не верьте, что на небесах смеются над теми, кто не видел моря, это наглая ложь. Но вот тому, кто сдался, не выполнив долга, руки точно не подадут. На стене ближайшего склепа я пишу собственной кровью одно слово: «заговор», рядом рисую багряную восьмиконечную звезду. Тяжело дыша, я ложусь на бок и, прищурившись, оцениваю свое послание живым. Да, кратко, не спорю, зато емко и глубоко. Удачная краска мне попалась, как раз под цвет, к тому же ее в избытке, странно даже, что я до сих пор жив.

Меня рано или поздно найдут, пойдут толки о странной надписи и знаке, сделанных кровью. Я же молюсь о том, чтобы нашли пораньше. Люди знающие смогут связать мою смерть с некими обстоятельствами, распутают весь клубок... Вот только хватит ли у них для этого времени? Не уверен. Итак, я сделал все, что мог, а теперь будь, что будет. Последнее, что я вижу, – восьмиугольная звезда, вычерченная кровью. Это светлый знак. То ли сдвоенный крест, то ли символ солнца и семи главных планет, каждый толкует по-разному. Что ж, есть хоть какое-то утешение в том, что я бился на правой стороне. В глазах темнеет. Скривившись от боли, я шепчу себе под нос:

– Упал солдат, не справился с атакой.

Пересохшие губы еле шевелятся, в груди разрастается могильный холод. Багряная звезда начинает вращаться, сначала медленно, потом все быстрее, пока передо мной не образуется сплошной круг. Он пышет жаром так, что я корчусь от боли, вот-вот вспыхну, рассыплюсь пеплом по ветру. Я пытаюсь отползти подальше, но меня неумолимо засасывает внутрь.

Над головой переговариваются о чем-то гулкие голоса, слов не разобрать. Вряд ли это пение ангелов, скорее перекличка чертей. Я чувствую сильнейшую досаду, сулили ведь длинную трубу, по которой я должен стремительно лететь, веселый и свободный, и чтобы впереди обязательно был виден свет. Тогда почему я до сих пор чувствую боль, терзающую спину, и где же, наконец, эта чертова обещанная труба?

Когда я открываю глаза, то долго гляжу в низкий дощатый потолок, затем поворачиваю голову, осматриваюсь. Я нахожусь в небольшой комнате, на табурете рядом с кроватью стоит кувшин с водой, грудь моя перетянута повязкой. Я встаю, пошатываясь, и долго пью, запрокинув кувшин. Как ни удивительно, жажда остается. Плюнув на все странности, я выхожу из комнаты и, проскочив длинный коридор, оказываюсь прямо на улице. Город вокруг пуст, словно вымер. Это потому, понимаю я, что все ушли воевать Париж, столицу, вероломно продавшуюся англичанам. Жанна д'Арк, Дева Орлеана, поставила перед собой четыре задачи, две из которых выполнила. Жемчужина-на-Луаре свободна, Карл Валуа коронован в Реймсе. После того как Жанна возьмет Париж, ей останется лишь освободить отца из английского плена. Оглянувшись на цокот копыт, я вижу выходящего из-за угла дома жеребца. В седле кто-то страшно мне знакомый. Завидев меня, всадник сползает с коня, и я еле успеваю его подхватить. Лицо всадника бледно, синие губы шепчут:

– Предупреди короля, что ему грозит гибель!

И тут я вспоминаю все. Жанна – глава заговора, который должен лишить ее брата Карла жизни, а саму девушку привести на трон Франции.

– Что с тобой? – спрашиваю я.

– Пустяки, – сипит всадник, и я понимаю, что жизнь стремительно покидает его. – Арбалетная стрела в спину. Я справлюсь. – Собрав последние силы, он властно кричит: – Поспеши же!

Повинуясь, я вскакиваю в седло, всадник немедленно рассыпается в пыль, поднявшийся ветер разносит ее по улице. Пригнувшись к шее жеребца, я понукаю его, он несется все быстрее, грохот копыт по пустынным улицам сливается в барабанную дробь. Я поворачиваю то вправо, то влево, безуспешно пытаясь отыскать городские ворота, и тут наконец понимаю, что умерший всадник – это я сам.

От неожиданности я вздрагиваю и просыпаюсь, на этот раз окончательно. Несколько секунд я еще отчетливо помню недавний сон, который снится мне раз за разом, затем картины бешеной скачки отступают, тускнеют. Я обеспокоенно верчу головой, гадая, где нахожусь. Сидящий у изголовья человек шевелится, и я узнаю отца Бартимеуса.